Интервью с кинорежиссером Тиграном Хзмаляном
Об армянской женщине и недавно законченном фильме
Можно сказать, что почти на пять лет я отошел от кино и той темой, которая меня снова увлекла, стала идея о совершившемся в истории человечества заговоре, может быть самом старом и страшном – заговоре мужчин против женщин. Я по частям, по каплям пропитывался этой темой… В свое время я естественно отдал дань и мальчишескому, так называемому «мужскому шовинизму», и всему прочему, всем предрассудкам мужской цивилизации. Недавно события, факты, воспоминания вдруг сложились, как картинка в калейдоскопе, в целостное восприятие, которое позволило мне начать работу над новым фильмом «Армянские царицы». Она продолжалась добрых три года – приблизительно с конца десятого до конца четырнадцатого. Совсем недавно я его закончил.
В фильм вошло много идей – исторических, филологических, антропологических – и самых непосредственных впечатлений – социальных, революционных. Так, например, во время наших гражданских акций и стычек с полицией по разным поводам я в какой-то момент обратил внимание, что вокруг меня в большинстве стоят женщины, девушки. А мужчины стоят напротив, это люди в форме или без нее, что еще хуже. Какие-то характерные персонажи, как правило, толстошеие, толстопузые, толстомордые, которые защищают диктатуру. И в этот момент я понял простую вещь, что диктатура в стране начинается с диктатуры в семье, а насилие в обществе – с насилия в доме. Слишком много всего совпадает, и это не может быть случайностью. Та атмосфера насилия, бесправия, отсутствия свободы, в которой мы живем, стала возможна в стране именно потому, что она стала возможной в армянской семье.
Я обнаружил, что так было не всегда. Было совсем не так – это понятно и по армянскому эпосу, наверное, самому точному отражению миросозерцания народа, и по тысячам другим фактов и свидетельств. Мне показалось важным высказаться на эту тему. Приходилось систематизировать, пытаться уложить все в рамки единого повествования. В результате маленькое высказывание превратилось в большой фильм протяженностью почти в 100 минут на трех языках.
За мотивацией к работе, как часто бывает, стоит личность. В моем случае – большой друг нашей семьи врач-психиатр Сусанна Хачатрян, которая сейчас живет в Калифорнии. Я бы не назвал ее феминисткой, это нормальный человек. Она одушевляла и толкала меня в спину, когда я ленился или отчаивался в своих попытках разобраться со всей этой махиной. Поэтому я искренне и с большой благодарностью посвятил этой фильм ей.
В ряду вдохновивших меня людей есть и такие на первый взгляд неожиданные фигуры, как Монте Мелконян. Его вдова Седа рассказала мне, что Монте был отъявленным сторонником равноправия не только всех людей и разных наций, но мужчин и женщин. Она описывала вещи, которые у многих могут не стыковаться с образом Монте. Он стирал и готовил наравне с ней. Когда началась война, они задумались о ребенке – возраст Седы приближался к тридцати. Сначала откладывали пока не закончится война. Потом стало ясно, что война надолго, и он сказал, что должен быть рядом с ней, они вместе должны выносить ребенка – как только обстановка на фронте станет полегче, он возьмет ее к себе. Но они не успели…
Название «Армянские царицы» звучит как приманка. Но в самом начале фильма я объясняю, что слово «женщина» (կին) однокоренное со словом կյանք, «жизнь». Это не случайно, стоит вспомнить памятные всем, похожие по звучанию греческие слова γυναίκα (женщина) и γένος (род, племя). Это восходит к праиндоевропейскому корню gen или gwen, обозначающему женщину. В современном английском от этого корня осталось только слово queen – королева. Я вдруг понял, что каждая женщина – это царица.
Осталось много легенд о веке матриархата. Мы живем в удивительной стране – на этой крохотной территории сошлось такое количество и качество исторических пластов. Я могу показать место – оно снято в фильме – где буквально на десяти квадратных метрах находятся собранные там культовые памятники времен матриархата, последующего патриархата, а затем и христианства. То есть по крайней мерей 7-8 тысяч лет истории на десяти квадратных метрах. Мало где в мире такое есть…
Армения и армянка
При первом взгляде армянская культура кажется очень мужской – она как будто бы полностью строится вокруг мужчин. Женщины в этой культуре – такие как, например, Забел Есаян – в общем-то признаются, но по большому счету остаются в тени. И как творческие личности и как персонажи.
Этому посвящена вся вторая серия фильма. Я раньше очень смутно ощущал эту чудовищную диспропорцию. Но, попытавшись разобраться, пришел к очень неутешительным для нас выводам. Армянская культура действительно абсолютно маскулинизирована, причем совершенно искусственным образом. Хотя мы, как армяне, понимаем, что, к примеру, в армянской семье женщина занимает гораздо более важное место. Просто армянские женщины, наученные опытом, видимо горьким, уверенно скрывают свою доминантность.
Но на поверхности картина очень неутешительная. Скажем, у евреев целая галерея библейских героинь – Лия, Рахиль, Юдифь, Эсфирь, Суламифь. Греки подарили миру целый сонм богинь, цариц и простых смертных женщин, ради которых Зевс мог обратиться в быка или в золотой дождь. Итальянцы, французы или наши соседи грузины очень высоко возносят женщин, прежде всего своих. А вот армяне поступают противоположным образом. У нас едва ли не самый известный исторический женский образ – ассирийская царица Шамирам (Семирамида), ставшая причиной смерти Ара Прекрасного.
У нас героизированы христианские мученицы, пришедшие в Армению издалека, по преданию из Рима, а возможно, из Сирии – Гаяне и Рипсиме. В то же время демонизирована величайшая наша царица Парандзем – женщина, которая бросила вызов судьбе. Ее собственная судьба могла бы стать сюжетом для античной или шекспировской трагедии. В христианской историософии, например, у Павстоса Бюзанда, она показана язычницей-ведьмой. В первой армянской опере Чухаджяна «Аршак Второй» она выведена полубезумной ревнивицей и убийцей. Княгиня Алмаст тоже «удостоилась» поэмы Туманяна.
Интересно, что больше ста лет тому назад Армения вдруг была канонизирована в виде аллегорического изображения скорбящей женщины. Можно вспомнить десятки и сотни картин, литографий, изображений на коврах и проч. с хрестоматийным образом – «Армения, плачущая на развалинах Ани». Причем это активно использовалось во всем мире. Мне известны кадры из раннего российского кинематографа, где пышнотелая женщина, которая изображает Россию, прижимает к коленям босую девицу в рубище – Армению. Такой проармянский кинематографический лубок. В Америке и в Европе тоже издавались плакаты и открытки, где Армения изображалась в женском образе. Это сильно наложилось и на армянское сознание. Между тем совершенно неизвестными до последнего времени оставались десятки фотографий, в частности, из архивов партии Дашнакцутюн, где мы видим женщин в полном боевом снаряжении, оставались неизвестным их имена. В сонме бородатых мужчин с патронташами и винтовками затесалось фото только одной узнаваемой нами женщины – это Сосе Варданян, причем в почтенном возрасте, уже бабушки в платочке и очках. Я показываю в фильме эти неизвестные женские снимки и называю имена. Существует и фотография молодой красивой Сосе с оружием в руках, с патронными лентами. Но эта фотография оказалась изъята из национальной иконографии, как и другие подобные. Такие образы не стали образами армянской женщины.
Не будем забывать, что женщины часто поднимали мужчин на борьбу, поддерживали в борьбе. В Сардарапатской битве свою роль сыграли женщины-беженки из Вана, находившиеся в Ереване. Вечером 22 мая, в первый же день Сардарапатской битвы они в условиях голода сумели собрать провизию, боеприпасы, одежду, табак и отправить первым же поездом на станцию Сарадарапат.
Если пытаешься распутать нить – когда именно началась эта вопиющая несправедливость, приходишь к очень нелестным для себя выводам. Армянская женщина была последним бастионом национального достоинства и того, что называют самоидентификацией. Простой пример – в Османской империи были приняты законы, запрещающие носить национальную одежду, и армяне довольно быстро одели турецкие фески, все чаще использовали турецкий язык. Женщина большей частью оставалась внутри дома – она продолжала носить прежнюю одежду, продолжала воспитывать детей на армянском языке. Ковры, которые продолжали ткать армянские женщины, восходят к символическим рядам армянской дохристианской цивилизации. Сами названия ковров: «Вишап» – Дракон, «Карич» – Скорпион, «Арцив» – Орел указывают на зодиакальные созвездия и языческий пантеон.
Несправедливо забыт и вклад армянских женщин в магическое искусство хачкаров. Если ранние хачкары достаточно аскетичны, то со временем каменные узоры начинают все больше напоминать кружевные. И, скорее всего, каменные узоры действительно воспроизводили нитяные, воспроизводили узоры реальных кружев. Это было очень распространенное в Армении ремесло, известны были разные школы шитья – эдесская, каринская, карсская.
Вообще женщины дольше хранят традиции, хуже ассимилируются. Недаром убийство любого количества мужчин называется просто войной, и только убийство женщин и детей называют геноцидом. Не случайно одним из канонических образов Геноцида армян стали кадры из американского фильма 1919 года с распинаемыми на крестах девушками.
Поразительно как утрирован и искажен образ армянской женщины в нашем кинематографе. И в случае «Намуса» – первого армянского фильма 1926 года, и в случае такого шедевра, как «Пепо», мы видим яркие и сочные образы армянских мужчин и бледные карикатурные образы армянских женщин. Женщина либо молчаливая покорная тень, либо злобная ведьма – третьего практически не дано. Так продолжалось и потом – это относится и к «Хатабале», и к «Невесте с Севера». Кстати, очень важный момент. Если в нашем кинематографе вдруг попадалась женщина, в которую можно влюбиться и которая способна любить сама – это не армянка. Если невеста, то «с Севера». Один из самых зловещих образов в армянской культуре – свекровь – вдруг, что совсем нетипично для армянского кино, называет такую невесту «золотом». То же самое в «Треугольнике» Маляна – девушка, которую кузнец приводит показать своим суровым и верным друзьям – русская. Если армянка по сюжету должна была бороться за свое достоинство, на эту роль брали русскую актрису – как, например, в известном фильме «Песня первой любви», где режиссер Ерзнкян на роль жены главного героя пригласил Элеонору Судакову. Так же поступает сейчас в своих фильмах Виген Члдранян, часто приглашая российских и грузинских актрис.
Однажды я говорил об этом со своей любимой армянской актрисой, которую к своему несчастью и стыду пока не снял. Это Анаит Топчян, может быть самая красивая армянская актриса и уж наверняка самая мудрая. Кстати, в театре ее любимая роль – царица Парандзем. Она бы могла быть иконой стиля для всей Армении, между тем в кино ее практически нет, хотя ее без конца приглашали на пробы. Почему режиссеры ей отказывали? Думаю, это следы комплексов, корни которых уходят в средневековье.
Потерпев поражение, не сумев защитить от врагов свою родину и свое достоинство, мужчины обратили свой гнев против женщин. Кстати, идея снять фильм возникла после одного эпизода, который я наблюдал несколько лет назад. Рядом со мной на автобусной остановке стояла семья. Мужчина моих лет или даже моложе – помятый жизнью, небритый, в спортивных штанах, растянутых на коленях. Его жена, молодая и достаточно привлекательная женщина с малышкой на руках. Второй ребенок, девочка четырех-пяти лет, не могла стоять на месте, она прыгала на одной ножке, пела, танцевала – полная жизни, как всякое дитя в ее возрасте. Мужчина крайне нервно на это реагировал. Сначала он прикрикнул на дочку, чтобы она перестала танцевать и петь. Она зажалась, смутилась, а через несколько минут забылась и снова начала что-то напевать. Тогда отец хлопнул ее по голове, заорал почти матерно. Внутри у меня все сжалось, я не знал, что мне делать. В Армении не принято вмешиваться в чужие семейные дела, влезать, как говорят, между кольцом и пальцем… Женщина прижала к себе младшую дочку. Было видно, что это не в первый раз. Если девочка уже с такого возраста привыкла, что должна заткнуться, если ее мать позволяет так с ней обращаться… Разве не понятно, что при таком воспитании, когда девочка станет взрослой, с ней точно так же будет обращаться ее муж. Конечно, это комплекс неудачника, который мужчины часто вымещают на своих близких.
Для меня непереносимо то семейное насилие, которое подняло голову в последние годы. По данным правозащитных организаций случаи домашнего насилия, убийства или доведения женщин до самоубийства утроились и учетверились. Причем все это накладывается на гнусную, доставшуюся нам в наследство от турецкого ига «философию» адата, намуса, где женщину рассматривают как объект. Естественно к этому приложила руку и Церковь, которая при венчании не спрашивает женщину, будет ли та любить мужа, будет ли верна ему, а спрашивает – будет ли она покорна. И невеста должна трижды ответить: «Покорна». Об этом должны задуматься и все мы, и Церковь в том числе.
Женшины в протестном движении
О роли армянских женщин в современном протестном движении мне очень легко говорить, потому что для меня это картинки из жизни. У меня и сейчас в телефоне десятки фотографий. Например, гражданские протесты против незаконного строительства по адресу Комитаса, 5. Там просто гротеск – десятки женщин, почти исключительно женщины… И мужчины в красных беретах, которые этих женщин таскают по асфальту, выталкивают. То же самое я помню в день демонстрации в годовщину убийства врача Ваhе Аветяна в приснопамятном «Арснакаре». Мужчин мало, женщин подавляющее большинство.
Фильм я заканчиваю на полуслове кадрами о том, как восьмого марта 2012 года девушки прорвали милицейское оцепление в сквере Маштоца, чтобы отметить этот день акцией свободы. Милиция не решилась их тронуть… Помню восьмого марта 1989 года при военном положении в Ереване, военным комендантом был тогда многим еще памятный Макашов. Армянские женщины пошли на цепь милиционеров и советских солдат, прорвали ее и дошли до тогдашнего здания ЦК.
Сегодня в стране у нас на глазах происходит политический цирк с участием пожилых мужчин, многие из которых признаются в своей политической немощи и тем не менее продолжают отравлять жизнь все новым и новым поколениям. При самом активном участии женщин они должны быть отстранены от влияния на политическую жизнь и участия в ней. Тем более, что Армения все больше становится страной женщин. Многие мужчины бегут из нее. По разным причинам – откосить от армии, найти работу. Есть деревни, где мужчин практически не осталось. Есть многоквартирные жилые дома, где почти нет мужчин. Почему в доме на Комитаса, 5 на защиту своих прав вышли женщины? В доме почти нет мужчин.
О великом Артавазде Пелешяне
Единственный известный мне кинематографический гимн женщине – фильм Пелешяна «Жизнь». Несравненная его работа, крохотная поэма, посвященная женщине – кстати, единственная цветная работа Пелешяна.
Есть еще поразительные женские образы в его эпическом полотне «Мы» 1969 года. Если искать образы армянской женщины, то именно там. Как-то он мне сказал: «Ты думаешь, главный кадр фильма – это девочка, которая появляется несколько раз и, не мигая, смотрит в объектив? Нет». И показал мне другой эпизод с улыбающейся пожилой армянкой в фаэтоне. Мне вспомнились строки Мандельштама из его прозаических набросков о путешествии в Армению: «Улыбка пожилой армянской крестьянки неизъяснимо хороша». Кстати первая строчка, которую Мандельштам написал для поэтического цикла об Армении: «Кто ты – молодая, старуха?» Это ощущение Армении как женщины одновременно очень старой и очень молодой разделяет и Пелешян.
Пелешян несомненно ощущает себя армянским художником. Мы практически каждую неделю созваниваемся – он очень живо переживает все происходящее здесь. Иногда так расстраивается, что просит не говорить ему больше ничего. Потом снова звонит и спрашивает. Он хотел быть жить и работать здесь и здесь быть похороненным.
В прошлом году он приехал сюда с определенной целью – я наверное, позволю себе об этом сказать. Он встречался с официальными лицами, предложил сделать фильм о Геноциде. Причем назвал очень скромный для себя гонорар по сравнению с теми суммами, которые озвучивают в связи с провинциальными попытками купить каких-то голливудских звезд, чтобы они сыграли в таком фильме.
Все что сейчас делается в области кино в связи со столетием Геноцида – чудовищно. Мне это особенно невыносимо, потому что Пелешян предложил поразительную по замыслу работу – он хотел сделать фильм о катастрофах XX века. Показать Геноцид не как горы трупов, а как отражение катастрофичности века. Материал уж был готов, оставалось только смонтировать фильм. Для этого нужно было несколько месяцев или может быть год жизни, судя по его особому таинственному ритму работы. Год без мыслей о том, где найти деньги.
Естественно, что соответствующие государственные чиновники должны было на коленях просить такого мастера сделать эту работу. Вместо этого его отправили обратно, повесив на грудь какой-то орден из тех, что раздают всяким мерзавцам. Если бы он знал, в какой компании оказался, то не стал бы принимать эту награду.
Пелешяна здесь очень боятся. И когда он приезжает, делают все, чтобы побыстрее его спровадить. Его появление, его физическое нахождение в этом пространстве слишком неудобно для нынешнего «высшего света». Он это чувствует, да этого никто и не скрывает.
Его добровольная ссылка мотивирована крайним неприятием его здесь. Все те, кто делал подлости ему и Параджанову и продолжают делать другим, остаются на своих местах. В этом смысле ведь Советский Союз в его худших проявлениях не кончился, он продолжается. Армения – его заповедник. Те же самые люди, с той же самой идеологией.
Из Пелешяна хотят побыстрее сделать музейный экспонат. Между ним и его народом, особенно молодежью, которая очень к нему тянется, а он тянется к ней – стоит эта пелена.
Когда Роберт Кочарян только стал президентом, ему пришлось награждать некоторых людей, приказы о награждении которых были подписаны Левоном Тер-Петросяном. В том числе вручать Пелешяну орден Месропа Маштоца. Кочарян, естественно, понятия не имел кто такой Пелешян. Ему что-то сказали на ухо, при вручении ордена он посмотрел на Пелешяна и сказал – Իսկական դոկումենտալիստ ես – то есть посмотришь и сразу скажешь что ты документалист. Между тем Пелешян, как известно, мягко говоря, сдержанно относится к тем, кто называет его документалистом. Даже во ВГИКе в свое время, не зная как быть, выдали ему два диплома – режиссера как художественного, так и документального кино. Уникальный случай в истории Института кинематографии.
Двух часов достаточно, чтобы посмотреть все фильмы Пелешяна, но у тогдашнего президента Армении не нашлось и пяти минут, которых бы хватило понять, что Пелешян все же не документалист. Причем это именно позиция власти по отношению к искусству. В 2002-м или 2003 году на открытии фестиваля «Золотой абрикос» Кочарян сказал: «Конечно, нам сейчас не Параджановы и Феллини нужны, а кино для народа». Для меня это было чем-то вроде выстрела в голову искусства. Сейчас уже ясно, что из этого получилось – переключая телеканалы, можно увидеть это армянское «кино для народа».
Пелешян ничего не делает случайно – ни одного кадра, ни одного затемнения. Сейчас в Германии, Великобритании, Франции печатают толстые альбомы, где фильмы Пелешяна воспроизведены буквально по кадрам. Такого не удостаивался никто из живущих режиссеров. Он очень высоко ценил возможность снимать в Армении, и почти все его фильмы сняты здесь. Великий провидец Жан-Люк Годар в свое время ухватился за него и показал всему миру как последнего гениального режиссера XX века, отмечая при этом его армянское видение. И это подтверждают практически все тонкие знатоки кино.
Фильм «Начало» до сих пор показывают во ВГИКЕ всем студентам – это своеобразный ритуал. Кстати, «Начало» считается первым клипом в истории – фильм смонтирован на музыку, а не наоборот. Это фильм о революции. Все его фильмы о революции – как же Пелешян может творить в контрреволюционном болоте?
По моему личному ощущению Пелешян в то же время очень советский режиссер. В том смысле, в каком Хачатурян несомненно советский композитор. Симфоническая музыка и кинематограф могут существовать только в государстве. Без государства могут существовать поэзия, какая-никакая живопись. Я даже не говорю о государственных деньгах, я говорю о дыхании государства… Вся тема Пелешяна – от человека в космос. Если прочертить графику его фильмов от самых первых «Горный патруль», «Начало», «Мы» до последнего большого фильма «Наш век» – это движение человека, который становится Богом. Как точно заметил один из критиков – Пелешян – единственный режиссер, который средствами кино показал Бога. Речь о кадре мерцающей звезды, которую он особым монтажом заставляет взрываться и снова сжиматься под звук биения человеческого сердца. Конечно, именно государство с космическими амбициями и революционным тогда еще дыханием позволило глубоко национальному мышлению Хачатуряна как композитора и Пелешяна как режиссера стать всемирным. Наша же власть, которая отказывается быть и национальным государством, и вообще государством, первым делом отказалась от культуры.
О городском кинематографе Армении
Об армянском кино я могу говорить только изнутри, как работающий режиссер. Кинематограф – часть культуры. А культура – это ткань. И несомненно армянский кинематограф слагался из вершин подобных Параджанову, Пелешяну, Маляну, из умных талантливых режиссеров, подобных Довлатяну, Ованнисяну, Ерзнкяну. В какой-то момент количество перешло в качество.
Более того, в армянском кино была своя тема, совпадавшая с общей темой нации. Нации Советской Армении, которая постепенно становилась армянской нацией вообще. Тема человека из деревни или из пригорода, который приезжает в город. Первый же фильм Фрунзе Мкртчяна «01-99» – маленькая культовая короткометражка – повествует о незадачливом деревенском парне, который приехал в город и там напился. Эта тема страха деревенского человека перед городом была, конечно, ограниченной, но очень тонко разработанной в армянском кино. Высшим проявлением этой темы был феномен Гранта Матевосяна в кино и в культуре вообще. Он, человек из Лори, появившийся вслед Туманяну – это выросший Гикор. Гикор, который не умер в городе, а выжил и стал мудрецом.
Армянский кинематограф, как и вся армянская культура, был оборван тогда, когда должен был стать городским. У нас только-только начиналась тема армянина как городского жителя. Не все попытки были удачными, и наши первые городские фильмы были все-таки о деревенском человеке в городе. Но если бы у нас осталось время еще на одно поколение, это было бы уже поколение людей, родившихся в городе – мое поколение.
Я родился в Ереване в 1963 году в больнице имени Маркаряна. По шутливому определению Рубена Ахвердяна ереванцы – это те, кто родился в Маркаряновском госпитале. Мое поколение могло бы продолжить эту тему и два полнометражных фильма, которые я успел снять, но не успел показать, потому что после 1991 года прокат рухнул, были фильмами о городе и городском жителе. И не случайно героем своего первого фильма я выбрал Леонида Енгибарова – городского клоуна и «сумасшедшего», который один в 60-годы и представлял эту городскую культуру. Он, конечно, привез ее в Ереван из Москвы, но он очень любил Ереван, много писал о нем. Он был сам по себе тем Ереваном, который должен был в XXI веке стать городом-матерью, как буквально переводится армянское слово «столица». Сейчас мы перестали быть городом-матерью, а стали матерью-деревней, конгломератом деревень. Ереван снова распался.
Распалась эта ткань и в литературе, и в театре, и в кинематографе. У нас был кинематограф, мы были беременны этой культурой. Вообще статус культуры до недавнего времени был в Армении очень высоким. Сейчас это не так. Недавно я подумал, что художник, равнодушный к общественной жизни, становится ремесленником. И это у нас произошло – отторжение, отчуждение людей культуры, людей искусства от политики… А ведь политика – городское занятие, которым занимаются в полисе.
Вот почему у нас больше нет литературы, кинематографа и театра, хотя есть отдельные художники, писатели, режиссеры. Кстати никто ни о ком ничего не знает. Мы не знаем, кто чем занимается, потому что ткань разорвана. А культура существует только как ткань, которая набухает слезами, потом и кровью рядом стоящего. Его пот, кровь и слезы пропитывают тебя, твои – пропитывают его, и вместе все это превращается в какое-то тонкое и в то же время прочное одеяние, в плащаницу, которая спасает нацию от холодных ветров и катастроф истории. Сейчас мы без защиты, с нас сдернут этот покров. Именно ту нацию легче всего поработить, где уничтожена культура.
Культура уничтожена в буквальном смысле – десять лет назад, в 2004-5 годах были ликвидированы обе киностудии: «Арменфильм» и студия телефильмов «Ереван». В отсутствие студий никакого кинематографа быть не может. Могут быть какие-то поделки, но кинематограф это социальный институт, это школа передачи опыта. Сейчас в лучшем случае возможна антреприза – собраться вместе, что-то сделать и сразу разбежаться.
Кинематограф – искусство, которое является еще и индустрией. Армянское кино не может уже быть индустрией, не только в силу уничтожения студий – здесь осталось буквально полтора кинотеатра из нескольких сотен, поэтому о прокате речь идти не может. Тем не менее, кинематограф продолжает оставаться «важнейшим из искусств» для самоидентификации нации. Давно уже ясно, что эпоха Гутенберга закончилась, визуальное изображение доминирует над текстом. Там, где государство этого не понимает, оно находится в XIX веке.
Если только это не американская или индийская модели – кинематограф может существовать только в государстве. Не обязательно при государственном финансировании, но при государственной поддержке. Например, в Великобритании, насколько мне известно, от одного до четырех процентов национальной лотереи идет на поддержку кино. Во Франции есть Национальный комитете по кинематографии, который решает политическую проблему сохранения французского языка и французской культуры с жесткими процентными отчислениями. Свои схемы в России.
Частная благотворительность приводит к жалким результатам – у меня есть опыт на этот счет. Например, мой первый короткий фильм завоевал достаточно много призов. В какой-то момент – это были 96-97-й годы – пошел резонанс, и меня пригласила к себе глава Армянского Всеобщего Благотворительного Союза Луиз-Симон Манукян. Им стало интересно, что это за фильм. А фильм был скромный, черно-белый об армянской деревне, где в сороковые годы остались только женщины, и с войны возвращается всего один мужчина… Вердикт был поразительным. Мне потом передали ее отзыв, что фильм слишком грустный, а нашему народу сейчас нужно радоваться. И деньги, которые она собиралась дать на армянское кино и, в частности, мне, были отданы команде КВН, которая с тех пор выросла в компанию «Шарм», доминирующую в армянском шоу-бизнесе. У крупного бизнеса был выбор, и он этот выбор сделал. Комментировать здесь нечего.
О чем бы мы ни говорили, мы в сущности говорим об одном. Мы стали свидетелями убийства культуры то есть унижения достоинства нации, унижения личности в первую очередь в лице женщины. Это привело к катастрофическим последствиям для армянской государственности, позволило поставить под вопрос то, к чему мы стремились четверть века назад.